Леонид Огороднов. Покаяние и чувство вины: опыт агиодраматического исследования
Л.М. Огороднов
Покаяние и чувство вины:
опыт агиодраматического исследования
Жанр этой статьи – «case-study», изучение
случая. Мы увидим, как с течением времени углублялось и изменялось отношение к
чувству вину у одной из участниц агиодраматической группы. Но прежде несколько
слов о том, что такое агиодрама.
Агиодрама (от.
греч. «ἅγιος» - святой и «δρᾶμα» -
действие) – это психотерапевтическая техника, использующая в качестве основного
инструмента психодраматическую постановку жизненного пути и духовного подвига
православных святых. Участник, желающий быть протагонистом, выбирает житие
святого, которое он хотел бы изучить, и на время сессии входит в роль этого
святого. Для участия в агиодраме не обязательно быть православным, но одним из
правил агиодрамы является строгое следование тексту жития и православному его
контексту. Другими словами, у протагониста есть простор для творчества, но он
ограничен рамками канонического Православия. За соблюдением этого правила
строго следит ведущий. Добавлю, что агиодраматическая группа – это сугубо
психотерапевтическая группа, христианизация участников не является ее целью.
Ольга участвовала в
нескольких моих проектах и раньше, поэтому отважно приняла участие в пилотном
(исследовательском) агиодраматическом цикле, и уже на третьем занятии вызвалась
быть протагонистом. Затем она в течение девяти месяцев с перерывами посещала
наши занятия. За это время она была протагонистом в общей сложности четыре
раза. Статья построена на основе интервью, которое я взял у Ольги спустя год после
последней работы и ее впечатлений, публиковавшихся в течении того времени,
когда она посещала агиодраматическую группу. Текст интервью выделен, остальной
текст представляет собой мои комментарии.
Соотношение Покаяния и
чувства вины неоднозначно. Для Покаяния необходимо осознание своих поступков
(шире – мыслей, чувств и способа оценки ситуаций в целом) как греховных. Грех
же принято отождествлять с виной перед Богом, возникающей вследствие нарушения
заповедей. Ориентируются при этом почему-то на католическое и протестантское
восприятие греха. Поэтому прежде дальнейших рассуждений, надо определиться с
тем, что понимается под грехом в Православии.
Поскольку Православие на Руси
было принято из Византии, имеет смысл отталкиваться от греческого понимания греха.
По-гречески грех, αμαρτία (звучит
как «амартия») означает «промах мимо
цели». Обобщенно, грехом является все, что мешает общению человека с Богом, тем
самым нарушая целостность человека. Такое состояние рассматривается как болезнь, от которой требуется исцеление, то
есть буквально – восстановление целостности, попадание в цель. Исцеление
происходит в Таинстве Покаяния, о чем прямо говорится в чине исповеди: «Внемли убо: понеже бо пришел еси во
врачебницу, да не неисцелен отыдеши. - Итак, будь внимателен, – ибо ты пришёл в
лечебницу – чтобы не уйти тебе не исцелённым».
Чувство вины может являться
симптомом этой болезни отпадения от Бога, но может и само по себе быть
препятствием к богообщению. Можно сказать, что чувство вины конструктивно в той мере, в какой оно ведет к осознанию
греха как препятствия к общению с Богом.
Я вижу два полюса отношения к
чувству вины. Первый – полное отрицание
ценности вины, и тогда цель терапии – избавиться от нее любой ценой. К
сожалению, такой подход часто встречается в психотерапии. Второй полюс – та точка
зрения, которая ставит знак равенства
между чувством вины и голосом совести. Такой взгляд преобладает у людей
верующих, но далеких от психотерапии. Обе крайности в работе с живыми людьми я
считаю неприемлемыми.
Разберемся на воображаемом примере. Украл я, предположим, у соседа корову. Тем
самым я: виноват перед соседом (психологическая роль); преступил закон общины
(социальная роль); нарушил Господню заповедь (трансцендентная роль). Пусть
теперь я соседу цену коровы отдал, повинился, он меня простил; полгода
бесплатно пас общественное стадо; на исповеди искренне покаялся. Причин быть
виноватым, вроде бы, нет. А вина не отпускает.
Я тут вижу два варианта. Вина может быть тут голосом совести, если, например, был
иной мотив кражи чем не тот, в котором я повинился. Украл я из зависти к
соседу, а повинился, как будто украл с голодухи. Зависть, стало быть, осталась
нераскаянной, и вина об этом мне напоминает. Покаюсь в зависти – вины не будет.
Второй вариант – иррациональная вина. В детстве отец ушел из семьи, а я, 5-ти
летний мальчик, воспринял это как свою вину – я плохо себя вел, вот он и ушел.
Или кто-то из родителей умер, потому что я кашу плохо ел. С тех пор все, что я
делаю, сопровождается чувством вины. А уж кража – это такой удобный повод спроецировать на нее
чувство вины, что лучше и не придумаешь. И вот, теперь я неизбывно виноват
перед соседом, обществом и Богом. Ни о какой совести тут речи не идет, здесь
нет нераскаянного греха. Но в результате генерализации чувства вины я сам себя
отлучаю от соседа, общества и Бога.
Соотношение Покаяния как пути
к Богу и чувства вины как препятствия на пути к Богу мы рассмотрим на примере
Ольги. Ольга – практикующий психолог, мать троих детей, свое вероисповедание
определяет как христианское, но не церковное. Отношение к Покаянию у нее
соответствующее:
ЛО: Покаяние – это
Таинство, обряд, немыслимый вне Церкви. Ты о нем знаешь, но не исповедуешься.
Кураев приводит пример: это все равно, что ты тонешь, находишься под водой, при
этом знаешь, что вон там есть шланг с кислородом, но им не пользуешься.
Ольга: Почему-то,
чтобы воспользоваться этим шлангом, надо быть уверенной, что там кислород, а не
газ какой-нибудь. У меня есть сомнения, что там кислород.
ЛО: Ага, а когда
уже совсем задыхаешься, тогда ты уже готова рискнуть? J
Ольга (улыбается): Да, я такая .
Агиодрама «блаженная Ксения Петербургская»:
«Дети! храните себя от идолов» (1 Ин. 5:21)
История Ксении Петербургской
оказалась настолько назидательной для меня как для ведущего, что, несмотря на
то, что со времени ее постановки прошли годы, в течение которого мы поставили множество
агиодрам, она остается для меня одним из самым ярких переживаний. Расскажу о
ней по порядку.
Житие для постановки выбрала
Ольга. Ксения жила в 18 веке, как можно догадаться, в Санкт-Петербурге. Она
была замужем за певчим придворного хора по имени Андрей Федорович Петров, и в
26 лет овдовела. На похоронах она появилась в одежде мужа и просила называть ее
Андреем, уверяя окружающих, что умерла Ксения. После этого она продала свой
дом, раздала имущество и в течение более 40 подвизалась юродивой на улицах
столицы близ Смоленского кладбища. Примечательно, что родственники пытались
оспорить волю Ксении, объявив ее душевнобольной, однако экспертная комиссия,
состоявшая из врача и начальства ее мужа, признала ее здоровой. В житии описаны
многие деяния Ксении и чудеса, случавшиеся по ее молитве.
Мы договорились с Ольгой, что
поставим три сцены: о том, как Ксения переживала смерть мужа; о том, как
юродивую обижали неразумные мальчишки и том, как она тайно молилась ночью в
поле за городом. Агиодраматические сцены в такой последовательности, как мы
думали, раскроют важные составляющие юродства как религиозного подвига:
принятие решения о добровольном безумии Христа ради, отношения юродивого с
миром и тайное благочестие.
Однако в постановке, как мне
казалось, с самого начала все пошло не так. Первой сценой была сцена разговора
с умершим мужем. Андрей Федорович говорил о том, как ему плохо, и тянул Ксению
вниз, под землю. Основным его посланием к ней было: «Иди за мной!». Ксения
умирать вовсе не хотела, однако отказ следовать за мужем сопровождался
всепоглощающим чувством вины. Компромиссное решение – остаться среди живых, но
отказаться от своей жизни – было логичным с точки зрения разрешения внутреннего
конфликта между страхом смерти и чувством вины. Образовалось вполне
структурированное безумие – попытка прожить жизнь умершего мужа, доделать то, чего
он не доделал. Но в нем не было самого главного – посвящения себя Христу. Мы
увидели, как несчастная женщина сходит с ума от горя, но ничего не узнали о
том, как становятся юродивыми Христа ради. Не внесли ясности и последующие
сцены. Оскорбления со стороны глупых мальчишек перестали быть интересны и
протагонисту и группе, и мы сразу перешли к сцене тайных молитв.
Тайное благочестие – частый
мотив в житиях юродивых. Прикрываясь безумием, юродивые совершают самые
нелепые, непристойные, а иногда и богохульственные поступки. Перебить на рынке
посуду у торговцев, зайти голым в женскую баню (Симеон юродивый) или даже
запустить камнем в чудотворную икону (Василий блаженный) – поступки для
юродивых не редкие. Целью их является поношение от людей, необходимое юродивому
для борьбы с гордыней, и символическое обличение духовной нищеты окружающего
мира. От обычных городских сумасшедших юродивых Христа ради отличает именно
тайное благочестие, их молитвы совершаются наедине с самим собой. Так же
молилась и Ксения, уходившая для этой цели за город.
Однако в нашей драме о
благочестии не было и речи. Я попросил Ольгу не молиться, а лишь рассказать,
чему будет посвящена молитва. Однако протагонист упала на колени и начала
громким голосом, с модуляциями настоящего безумца декламировать «Богородица,
Дево, радуйся!» Сцена была душераздирающая, группа опешила. Впоследствии
участники, наблюдавшие эту сцену, отметили, что молитва была обращена…под
землю.
Мне было очевидно, что в этих
двух сценах мы работаем не с образами из жития святой Ксении, а с переживаниями
Ольги, связанными с потерей близкого человека. В психодраме мы часто
встречаемся с подобной ситуацией, однако для обычной в таких случаях работы
требуется довольно много времени, которого у нас не оставалось. Нужна была
символическая фигура, дающая протагонисту право оставаться в живых, не чувствуя
за это вины. Я спросил Ольгу, кто ей может в этом помочь, и ей пришел в голову
образ дерева. Мы выбрали участницу группы на эту роль, и с ее помощью завершили
психодраматическое действие.
Работой я был очень не
доволен. Она мне казалась неудачной и как агиодрама, и как классическая
психодраматическая работа с горем. С точки зрения агиодрамы, мы ничего не
узнали о юродивости Христа ради; с точки зрения психодрамы, мы вышли на тему
потери, но Ольга не получила новых ролей, которые помогли бы ей с ней
справиться. В общем, я оценивал состоявшуюся агиодраму как провальную… до тех
пор, пока через три дня на форуме моего сайта не появился рассказ Ольги о ее
переживаниях после драмы.
Ольга: Мне не давало
покоя, что Андрей умер без покаяния и почему Ксения взяла его имя. Почему-то
захотелось узнать про св. Андрея, имя которого приняла Ксения и я нашла житие,
оказалось, он тоже был юродивым. Там есть сцена, когда хоронят сановника, ему
почет и уважение, а Андрей видит, что этот человек убийца, насильник и вор, и
вокруг пляшут радующиеся бесы, которые его сейчас в ад утащат. Мне очень
захотелось, пока я читала, чтобы Андрей его отмолил, но этого не произошло…
Сначала это было мучительно, а потом вдруг все в моей драме встало на свои
места. Я поняла, что Ксении в те три дня, что прошли между смертью и похоронами
мужа, открылись какие-то страшные его грехи, такие, что просто отмолить их было
нельзя, и она приняла юродство, чтобы его спасти. Как мне стало легко!
Чтобы оценить понимание,
посетившее Ольгу, нужно вспомнить о теме этой статьи – покаяние и вина.
Сосредоточившись в драме на переживании горя, мы обнаружили всепоглощающую вину
протагониста в роли Ксении, поняли ее как вину перед умершим, и упустили
подсказку, существующую в житии и прямо указывающую нам на мотивацию святой: «Посему,
дабы спасти своего мужа, Ксения отказалась от всех благ мира, отреклась
от звания и богатства и более того, от себя самой, она оставила свое имя и,
приняв имя супруга, прошла под его именем весь свой жизненный путь, принеся на
алтарь Божий дары всеспасительного подвига любви к ближнему».
Приписав святой
несуществующее чувство вины перед мужем, мы лишились мощного инструмента,
который позволил бы нам уже в драме справиться с чувством вины протагониста.
Однако озарение, настигшее Ольгу спустя три дня, все «поставило на свои
места»: акцент сместился с вопроса «как мне пережить смерть мужа?» на вопрос
«как мне спасти мужа?», с психологической роли на духовную, трансцендентную
роль.
Понять, как это произошло, и
какие последствия принесло это изменение в жизнь Ольги, нам поможет интервью.
ЛО: Ксения Петербургская,
исторически третья драма пилотного проекта. Какие сцены ты помнишь, что было
самым ярким?
Ольга: Самое яркое –
это то упорство, с которым я шла в этой агиодраме, не обращая на тебя почти
никакого внимания. Обычно я прислушиваюсь к тому, что говорит ведущий, надеюсь
на то, что в сложной ситуации он поможет найти выход. Тут я шла как шла…
ЛО: … шла, как
слепая, и свалилась в яму.
Ольга: Да, и яма была
очень реальной. Если смотреть на эту драму спустя полтора года, то это,
конечно, была тема моих взаимоотношений с матерью. Мы с матерью были связаны всю жизнь, и это
была ее потребность в первую очередь. Родив меня в 42 года, она села дома и
видела смысл жизни в воспитании и жизнеобеспечении второго ребенка. Вся моя
жизнь принадлежала ей до подросткового возраста, а потом я начала ей врать,
чтобы защититься от этого. Я подсовывала ей придуманные истории о себе, и таким
образом защищала себя настоящую, какой мама меня не принимала. Когда мама
умерла, у меня было состояние, как будто я потеряла себя. И хотя на момент
драмы со смерти матери прошло уже 12 лет, все, что связано с темой смерти и
разделения, для меня было болезненным. При этом, как мне кажется, все завершено
и с точки зрения работы горя, и с точки зрения зависимости от матери.
ЛО: Ты хочешь
сказать, что все было завершено к моменту агиодрамы?
Ольга: Нет.
ЛО: Завершилось на
самой агиодраме?
Ольга: Не знаю. Могу
только сказать, что на последней моей агиодраме, которая была около года
спустя, было совсем другое понимание и ощущение не только ситуации, связанной с
потерей, но и вообще устройства мира.
ЛО: Получается, на
агиодраме про Ксению мы в символической форме работали с фигурой твоей матери?
Ольга: Если ты имеешь
в виду, что я воспринимала мужа Ксении, Андрея, как фигуру, замещающую мою
мать, то да. «Яма» была как раз была в этом месте, именно здесь меня надо было
вытаскивать.
Итак, фигурой, которая в
агиодраме замещала мужа Ксении, Андрея, была мать протагониста. Мы видим
затянувшееся переживание горя, связанное с чувством вины. Это чувство часто
появляется в связи с потерей близкого человека («если бы я был рядом, этого не
случилось»), и Ольга действительно корила себя за то, что в свое время не
сообщила матери о смертельном диагнозе.
Однако 12 лет остро
переживать из-за смерти матери – это слишком, такой срок для любого
психотерапевта является ясным указанием на то, что естественному гореванию как
внутренней работе, направленной на принятие потери, что-то мешает. В данном
случае этим препятствием было то, что Ольга с рождения была обязана матери
всем, ее жизнь должна была принадлежать матери, а любой бунт против непосильных
материнских ожиданий оборачивался глобальной виновностью. После смерти матери
сформировалась патовая ситуация: для оправдания своеволия теперь нужно было
последовать за матерью (жизнь-то принадлежит матери), но помирать, однако, не
хотелось. В результате Ольга стала впадать в ступор, в состояние «ни жива, ни
мертва» в любой ситуации, где требовалось так или иначе нарушить предписания
матери.
ЛО: Мы с тобой из
нее выбрались, использовав образ дерева.
Ольга: Да, дерево.
Сначала я поговорила с ним: «ты живое, а я неживая, поделись со мной своей
жизнью». В роли дерева я разрешила прислониться ко мне. Когда уже в своей роли я
прислонилась к дереву, я почувствовала необходимую мне опору. Группа потом говорила
о том, что это было не дерево, а Крест…
дальше
|