Психодраматическое решение ситуаций, родственных ольгиной, может состоять в том, что мы вводим в сцену фигуру, дающую клиенту возможность противостоять манипуляциям антагониста, в данном случае – матери.  Это может быть кто угодно или что угодно, но так или иначе это должен быть персонаж, обладающий достаточными силами для того, чтобы убедить протагониста. Протагонист должен войти в эту роль, оказать помощь самому себе, а затем уже в собственной роли принять эту помощь.  В данном случае это было живое дерево, которое, во-первых, готово было поделиться своей жизненной силой, а во-вторых, могло доходчиво объяснить, как выглядит ситуация со стороны, и что в ней надо исправлять.

Для того, чтобы протагонист мог войти в эту роль, необходимо четко осознать, в чем состоит неправда, заложенная в сцену «тенью» матери.  Ольга в роли дерева оказалась способна поддержать саму себя, а вот с пониманием ситуации возникли проблемы, которые и были причиной моего недовольства нашей работой. Поскольку мы работали на символическом уровне, думал я, наше дерево поддержало протагониста и позволило безболезненно закончить психодраматическое действие, но не ответило на главный для Ольги вопрос: как можно вести себя в ситуациях, предполагающих «измену» по отношении к матери, не впадая в ступор. Это с точки зрения психодрамы. А с точки зрения агиодрамы мы вообще ни на шаг не приблизились к пониманию мотивов поведения Ксении.

Ольга была категорически не согласна с моей оценкой работы, и как выяснилось с течением времени, она была права. Но вернемся к интервью. 

 

ЛО: Но чего там не было – так это юродства Христа ради. Юродство было, но оно не было Христа ради.

Ольга: Да, у Ксении юродство было Христа ради, но в агиодраме мне было необходимо развязать именно этот узел с мамой.

ЛО: То есть в агиодраме, такой, как она была, у нас не получилось…

Ольга: Как же не получилось, получилось…

ЛО: Где же получилось?

Ольга: А вот тут я уверена, что работая со святыми в агиодраме, мы все равно обращаемся к ним, пусть не так, как в молитве или в Церкви, и помощь приходит. Когда Ксения была в этой яме…

ЛО: Нет, Оля, давай это жестко разведем: Ксению как Ксению, с одной стороны, и тебя в роли Ксении – с другой. Ксения в яме не была и под землю не молилась, ты – была и молилась. У нее – было ради Христа, у тебя – не было.

Ольга: То есть, ты думаешь, что когда она потеряла мужа, она уже знала все наперед?

ЛО: Нет, теперь я, как и ты, думаю, что в те три дня, что прошли между смертью и похоронами, ей открылась такая мера греховности мужа, о которой она не знала и даже предположить не могла. Даже если мы ошибаемся в деталях, мы все же можем быть уверены, что с ней произошли грандиозные изменения. Но я не стал бы называть этот период «ямой».

В обычное горевание никак не укладывается тот факт, что она раздала свое имущество. У тебя же после смерти мамы не возникало желание продать квартиру? В переживание горя это не входит. А вот в совокупность действий, составляющих подвиг по спасению мужа, это входит, это логично.

Это другая роль. Роль «Переживающая смерть мужа» - она душевная, психологическая; роль «Спасающая мужа» - духовная, трансцендентная.

До духовной роли мы в тот раз не дошли. Вытянувшее тебя из ямы дерево было своеобразной заменой матери, эта роль позволила совладать с болью, но не решала проблему психологической зависимости от матери, а уж тем более не представляло собой духовной роли. Но если ты говоришь, что впоследствии, несколько месяцев спустя, ко времени виньетки по «Лугу духовному», проблема в таком виде уже не стояла, можно считать, что именно в тот раз мы положили «начало благое».

 

Чтобы понять произошедшее на агиодраме и в течение трех дней после нее, рассмотрим, что случилось с образом Ксении, что случилось с зависимостью Ольги от матери, и как эти две темы связаны между собой.

Ксения, как она представлена в житии, принимает образ безумной, оставаясь при этом психически здоровой, из любви к мужу и Христа ради. От психологической роли страдающей вдовы она поднимается до духовной роли жены, действенно отмаливающей грехи мужа.

Ксения, как она была представлена в агиодраме Ольгой, «застряла» в своем горе и чувстве вины, в результате чего мы увидели действительно обезумевшую женщину, а не святую. Введение фигуры жизнелюбивого дерева помогло протагонисту смягчить боль и вернуться к реальности, но оставило не разрешенной тему вины. Однако на этом внутренняя работа не закончилась, Ольга стала читать житие Андрея юродивого и обнаружила эпизод с многогрешым чиновником. Ей захотелось, чтобы Андрей его отмолил, то есть впервые в течение агиодрамы (будем считать переживания Ольги в течение трех последующих дней частью агиодрамы) ей захотелось обратиться к Богу. Далее она поняла, что Ксения так и сделала – обратилась к Богу вместо того, чтобы сфокусироваться на своей потере. Тем самым она впервые в течение агиодрамы действительно вошла в роль Ксении.

В агиодраматической части нашей работы все стало на свои места. Стало понятным, почему в житии подчеркивается, что муж Ксении ушел без покаяния. Нашел свое логическое объяснение эпизод  с переодеванием в одежду мужа: такой поступок, с одной стороны, позволял Ксении выглядеть безумной в глазах окружающих, с другой – подчеркивал, что жена принимает на себя крест мужа. Наконец, стало ясным, что означала раздача имущества, которая никак не укладывалась в логику переживания горя.

 

Следующим ходом терапевтической работы, который проделала Ольга, было перенесение опыта Ксении в собственную ситуацию, касающуюся чувства вины перед матерью. Если рассматривать жизнеописание святой как сюжет – женщина после смерти мужа живет его жизнью, а не своей, – то здесь было огромное искушение понять житие буквально, как указание, что мама была права, только она может быть светом в окошке, даже и после смерти. Ольга смогла преодолеть это искушение, войдя в роль Ксении.

Здесь сработал хорошо известный механизм психодрамы: то, чего протагонист не может сделать в своей роли, он зачатую способен сделать в роли другого человека, тем самым усваивая новую роль. Пока Ольга была поглощена своими конфликтными чувствами вины, злости и любви к маме, она не могла, как Ксения, обратиться к Богу. Когда в роли Ксении это наконец произошло, у Ольги появилась возможность посмотреть на свою жизнь из позиции «Христа ради». Из этой новой роли поведение, основанное на иррациональном чувстве вины перед матерью, предстало как грех: посвящая свою жизнь матери, Ольга фактически поставила ее на место Господа.

Осознание своего поведения как греха парадоксальным образом снимает чувство вины. Я говорю «парадоксальным образом», поскольку грех принято ассоциировать с виной. Здесь мы видим тот случай, когда эти понятия не только не совпадают, но и прямо конфликтуют друг с другом: до тех пор, пока превалировало чувство вины перед матерью, Ольга не была способна осознать грех, состоящий в нарушении первой заповеди: «Я Бог твой, и да не будет у тебя других богов, кроме меня». После осознания фигура мамы заняла в душе Ольги более подобающее ей место, ореол всемогущества был разрушен, чувство вины уступило место любви и благодарности.

Разумеется, этот результат не был устойчивым, склонность виноватить себя по любому поводу не исчезла из ролевого репертуара Ольги окончательно, но начало было положено. В следующий раз мы встретились с темой вины восемь месяца спустя на виньетке по патерику «Луг духовный».

Но прежде, чем говорить о ней, нужно упомянуть еще одну агиодраму, где Ольга была протагонистом, она состоялась между агиодрамой о Ксении и патериком. Речь идет об агиодраме «преподобный Симеон, Христа ради юродивый». Это была очень интересная работа, одной из тем которой было продолжение работы с зависимостью от матери. Поскольку она не внесла ничего принципиально нового в понимание Ольгой чувства вины по сравнению с агиодрамой о Ксении, я не включаю в эту главу интервью о ней. Однако для развития темы важно понимать, что в течение восьми месяцев шла интенсивная внутренняя работа, выстраивался механизм, позволяющий различать вину и ответственность, вину и грех. 

 

 

Виньетка по патерику «Луг духовный»:

«Каждому надлежит укорять се­бя во всем» (из патерика)

 

Виньетка – это короткая, состоящая из одной сцены, психодрама. Патерики – это небольшие рассказы о святых, повествующие, в отличие от житий, не обо всей жизни святого, а лишь об одном каком-то происшествии. Как жанр духовной литературы патерики, вероятно, следует отнести к притчам. «Луг духовный» был написан антиохийским монахом Иоанном Мосхом в VII веке и представляет собой путевые заметки о впечатлениях, полученных им во время путешествия по палестинским, сирийским и египетским монастырям.

Работа с патериками, помимо прочего, отличается от работы с житиями способом выбора темы. Я предлагаю участникам на выбор несколько десятков тем (например, «Искушение», «Нестяжательность», «Раздел наследства» или «Уединение» – все это темы, выделенные в тематическом указателе), и даю 10 минут на то, чтобы каждый нашел тему, созвучную его настроению или жизненной ситуации. Каждой теме соответствует несколько глав, содержащих короткие истории о святых. Участник выбирает главу, не будучи знаком с ее содержанием. Таким, отчасти случайным образом, мы получаем материал, который наверняка будет небезразличен протагонисту. Ольге досталась глава «Смирение побеждает вражду» из темы «Самоукорение». Поскольку этот текст не велик по объему, я приведу его целиком.

 

Смирение побеждает вражду

Каждому надлежит укорять се­бя во всем.

Вот о каком происшествии рассказал мне старец: «Однажды я прожил немного времени в лавре аввы Герасима. Там был у меня возлюбленный мною брат. Однажды мы сидели вме­сте и разговаривали о пользе душевной. Мне пришлось вспомнить слова аввы Пимена: «Каждому надлежит укорять себя во всем». «Я, отец мой, — сказал брат, — на опыте узнал силу и душевную пользу от этих слов. У меня был искренний друг — диакон лавры. Не знаю, с чего он возымел подозрение в одном поступке с моей сторо­ны, причинившем ему скорбь, и стал мрачно смотреть на меня». Видя угрюмый взор его, я просил его объяснить мне причину. «Вот что ты сделал!» — сказал он мне. Вовсе не зная за собой такого поступка, я принялся уверять его, что не делал ничего подобного. «Прости меня, но я не удовлетворен твоими оправданиями», — сказал брат. Удалившись к себе в келью, я начал испытывать свое сердце, не сделано ли в самом деле мною чего-либо подобного, и не нашел ничего. Однажды видя, как он держал св. чашу для преподания св. при­чащения, я с клятвою стал уверять его, что я не виновен в том, что он приписывает мне. Но он и тут не убедился моими словами. Обращаясь снова к себе самому, я стал припоминать изречения св. отцев и, доверившись им, обратился к своим мыслям. «Диакон искренно любит меня, — говорил я сам себе, — и, побуждаемый любовию, прямодушно говорит мне о том, что у него на сердце, чтобы я трезвился, бодрствовал над собою и не совершил бы чего-либо подобного. Положим, бедная душа моя, ты и не совершила этого. Но не совершено ли тобою множество других злых дел и все ли они тебе известны? Где то, что ты творила вчера или третьего дня, или десять дней тому назад? Помнишь ли ты об этом? Так не совершила ли ты и того, что тебе приписывают, а потом позабыла, как и пер­вое? И, размышляя таким образом, я так расположил свое сердце, как бы и в самом деле я сделал это, но позабыл, как и другие свои де­ла. И стал я благодарить Бога и диакона, что через него Бог дал мне познать грех мой, и я мог раскаяться в нем. После таких размышле­ний я встал и пошел к диакону просить у него прощения и благода­рить за то, что он помог мне познать грех. Но лишь только я посту­чался к нему в дверь, он, отворив, бросается мне в ноги со словами: — Прости меня, что диавол, издеваясь надо мною, внушил мне подозрение на тебя! Воистину Сам Бог вразумил меня, что ты невинен. И начал он говорить, что не дозволит мне принести ему изви­нение. «В этом нет никакой надобности» Получив отсюда великое назидание, я прославил Отца и Сына и Св. Духа. Тому держава и великолепие во веки веков! Аминь».

Сюжет патерика позволил продолжить работу над «сквозной» темой всех агиодрам Ольги. В постановке изменения с Ольгой, произошедшие со времен агиодрамы о Ксении Петербургской, стали видны сразу – у нее не возникло никаких трудностей с вхождением в роль старца и не произошло никакого «залипания» в чувстве вины.

 

ЛО: Итак, чем для тебя была твоя виньетка?

Ольга: Она, хотя и была очень маленькая, но пришлась очень вовремя и к месту. Я, как мы говорили, склонна к самоукорению, пытаюсь обесценить свои действия, придать им негативный смысл: «Я во всем виновата». Когда меня в чем-то обвиняют, у меня иногда возникает чувство вины, даже если я этого не делала. Не хватает какой-то активности, чтобы послать это все куда подальше, мол, разбирайтесь с этим всем сами. Обычно я ищу ответ на вопрос: «Почему этот человек обвиняет меня, если я этого не делала?»

И в этом патерике именно такой сюжет. Но там говорится, что это правильно! Я, как психолог, склонный смотреть на мир глазами психоаналитика, мягко говоря, удивилась. Как положено психоаналитику, я была уверена, что это проявления моего мазохизма, от которых надо избавляться.

А старец, помолясь, понял, что раз Господь ему послал в испытание этого обиженного диакона, то это повод к тому, чтобы осознать за собой грехи, которых он не знал и не чувствовал. Когда он их нашел и собрался было благодарить диакона за этот урок, тут же прибежал дьякон с просьбой о прощении. И произошла встреча.

 

Ольга удивляется своим реакциям – хотя с профессиональной точки зрения поведение старца ей кажется невротичным, в драме оно было для нее естественным, у нее не было ни малейшего внутреннего несогласия с ролью. Это означает, что выстраданное в агиодраме о Ксении Петербургской умение отличать иррациональное чувство вины от реальной ответственности закрепилось в течение прошедшего времени, и сработало в новой ситуации. А ситуация действительно была новой – в отличие от агиодрамы о Ксении, Ольга не была заранее знакома с текстом.     

 

ЛО: Расскажу тебе в качестве обратной связи. Был у меня случай, когда я еще учился в медицинском училище, то есть подростком был. У старосты группы во время физкультуры украли какие-то общественные деньги. Почему-то куратор курса обвинила меня, хотя я был ровным счетом не при чем, и у меня было стопроцентное алиби. Тем не менее, эту кражу я взял на себя: занял у приятеля денег и отдал куратору. Приятель был тот самый, который и составлял мое алиби, он покрутил пальцем у виска, но денег дал.

Ольга:  Прикрыл вора, то есть…

ЛО: С одной стороны, да, а с другой – покрыл недостачу старосты… Но суть не в том, суть в том, что я до сих пор чувствую удовлетворение от этого поступка. Сначала я не знал, почему, но потом понял: я в детстве, да и в подростковом возрасте много денег своровал у родителей. Это было актом искупления, можно сказать, покаяния, хотя, конечно, я тогда в Бога не верил, да и крещен еще не был.   

Ольга: У меня тоже есть такая ситуация, и тоже про деньги. В начале перестройки я работала в кооперативе, и ко мне приехала знакомая мне девочка, которая раньше со мной работала. Она не была моей подругой, у нас были очень поверхностные отношения. Я ее пустила в это пространство, она сидела, знакомилась с ребятами. А потом она заняла у моего директора 800 долларов, – фантастическую по тем временам сумму, – под честное слово, что через 3 дня она эти деньги привезет. И пропала. Дней через пять я сама внесла в кассу эти деньги. Директор посмотрел на меня бешеными глазами, спросил: «ты зачем это делаешь»? Я ответила, что мне так спокойнее. Деньги она мне отдала года через 3-4. У меня до сих пор уверенность, что я поступила правильно. Вот, почему, спрашивается?

ЛО: Не помню, кто говорил, что душа по природе своей христианка.

 

Как ольгино, так и мое психотерапевтическое образование было получено в середине девяностых годов. Это было время тотальной смены ценностей в обществе, что, конечно, не могло не отразиться и в профессиональной сфере. Помимо прочего, мы впитали стойкое неприятие любых форм самообвинения, а самоприятие «здесь и теперь», по воспитанию нашему, мы напротив, склонны оценивать как безусловно позитивный навык. Патерик показал нам, что есть и другие конструктивные способы поведения в ситуации ложного обвинения. Придя к согласию в этом пункте, мы принялись искать объяснений. 

 

ЛО: А за что дьякон у нас в агиодраме корил старца, напомни?

Ольга: За то, что он с пренебрежением относился к своим монастырским обязанностям. Как подросток, на которого накатывает приступ бунтарской неаккуратности. Для подростка указание на это очень болезненно. Так и для монаха – он понимает, что греха реального нет (уже понимает! «Ксения» наша не понимала, все было на уровне чувств!- ЛО), но чувство вины из детства тянется.

ЛО: Конечно, наш дьякон не просто так обратился со своими претензиями именно к старцу. Кого-нибудь другого обвинения не зацепили бы и не было бы повода к самоукорению.

Ольга: Да, он должен был попасть в какую-то болезненную область.

ЛО: Явно ситуации схожи: монах, не выполняющий обязанностей по монастырю и ты, пустившая в офис эту девочку, занявшую деньги… Ничего не напоминает?

Ольга: А как же! Друзей надо тщательно отбирать, они должны быть одного круга и морально устойчивыми. А то вдруг чего своруют в квартире! Прежде чем кого-то пускать домой, надо его протестировать у мамы. Это о подругах, а о мальчиках уж и не говорю.

дальше