Статистика


Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

Форма входа

Логин:
Пароль:

Поиск





Пятница, 29.03.2024, 00:10
Приветствую Вас Гость | RSS
МИФОДРАМА
сайт Леонида Огороднова
Главная | Регистрация | Вход
Леонид Огороднов. Покаяние и чувство вины: опыт агиодраматического исследования -3



назад

Дальше в ходе интервью мы проанализировали возможные способы поведения наших персонажей (старца, студента медучилища и сотрудницы офиса), которые пришли в голову Ольге. Это заняло много времени, поэтому здесь я приведу результаты нашего мысленного эксперимента.   

Старец по крайней мере два раза попытался договориться с дьяконом, а потом «изобрел» новый способ поведения, отличающийся от тех, которые напрашиваются. Он мог:

1. Принять упрек дьякона и просить прощения, исходя из глобального чувства вины: «Опять я что-то сделал не так». Такое поведение не предполагает анализа ситуации, оно рефлекторно и его с полным основанием можно считать невротическим.

2. Оставить дьякона в покое с его возмущением: «Я не совершал этого поступка. В то же время я уважаю твое право думать обо мне что угодно, можешь злиться, меня это не задевает». В этом случае старец сохранил бы душевное спокойствие, переложив на дьякона ответственность за их отношения. 

3. Признать несуществующую вину ради сохранения взаимоотношений с дьяконом и/или мира в монастыре: «Я этого не делал, но готов принести извинения ради наших отношений». Это социально зрелая позиция, позволяющая одновременно отстоять собственную самооценку и сохранить отношения. Единственным ее недостатком является тот, что дьякон вряд ли поверил бы в искренность раскаяния старца и уж точно не бросился бы ему в объятия: на него теперь возлагается ответственность за ложные обвинения.

Первое решение откровенно разрушительно, второе и третье – более адаптивны. Есть, конечно, множество других способов разрешения ситуации разной степени конструктивности: послать дьякона куда подальше, уйти в другой монастырь, привлечь настоятеля в качестве третейского судьи и проч. С мирской точки зрения нельзя сказать, что тут есть какой-то один, наиболее предпочтительный способ поведения – все зависит от ситуации. Но для монаха у всех этих способов есть один существенный недостаток: они закрывают ему путь к общению с Богом. Как бы ни поступил старец, без искреннего покаяния перед дьяконом он нарушает заповедь о милосердии: «Ударившему тебя по щеке, подставь и другую» (Лк., 6: 29). Именно в исполнение этой заповеди и действует наш безымянный старец. Изыскивая в свой жизни грехи, подобные тому, в котором его обвинил дьякон (технически - чем не психоанализ?), он ищет возможность искреннего, бескомпромиссного примирения с дьяконом и с Богом. Акценты, как и в случае с Ксенией Петербургской, смещаются: старец ищет мира не столько для сохранения отношений, которые не хочется разрушать, сколько Бога ради. 

Я не раз сталкивался с неприятием этой новозаветной максимы, особенно в среде своих коллег. Это неприятие можно понять – чтобы выжить в нашем мире, нужно быть сильным, а смирение зачастую воспринимается как слабость. Да и средневековый монах, конечно, не современный мирянин – у него несравненно больше возможностей к осознанию своей греховности и  исполнению заповедей. Но давайте посмотрим, как способ разрешения конфликтной ситуации, «изобретенный» средневековым монахом, применим в наши дни.      

Истории студента-медика и сотрудницы офиса объединяет то, что в обоих случаях иррациональные поступки героев выглядят как невротическое поведение, нейтрализующее чувство вины за проступки прошлого – воровство  денег в моем случае, бунт против требований мамы – в случае Ольги. Выглядит это именно так, однако три момента указывают на то, что в обоих случаях и Ольга, и я интуитивно применили способ разрешения конфликта, сходный с самоукорением монаха. Во-первых, об этом говорит чувство полноты бытия, абсолютной правильности своих действий: все идет так, как должно быть. Во-вторых, об этом свидетельствует долгая память об этих случаях – мы оба помним о незначительных, казалось бы, происшествиях в нашей жизни спустя десятилетия. В-третьих, на это указывает тот факт, что «иррациональные» поступки существенно повлияли на наши жизни: я осознал склонность к воровству, Ольга – бунтарскую необязательность. В совокупности эти три момента позволяют утверждать, что мы имеем дело с тем, что Маслоу называл «пиковыми переживаниями». 

В обоих случаях можно было бы обойтись без того, чтобы подставлять другую щеку в ответ на несправедливые обвинения, сохранив и самооценку, и добрые отношения с окружающими людьми. Но «душа-христианка» (я уточнил, эти слова принадлежат богослову рубежа II и III веков Тертуллиану) потребовала большего – признания и принятия ответственности перед Богом. В терминологии психодраматической теории, и Ольге, и мне удалось, опираясь на свою интуицию, гармонизировать не только психологические и социальные, но и трансцендентные роли.

Воспоминания о происшествии из далекого прошлого послужили индивидуальным ресурсом, позволившим Ольге воспринять урок старца: в ситуации ложного (само)обвинения, помимо традиционных способов поведения, есть еще как минимум один. Другими словами, есть выбор:

 

ЛО: Эти два подхода у тебя совместились как-то, или они существуют в двух разных файлах?

Ольга:  Оно совместилось на уровне разрешения себе делать и так тоже. Допустить, что подобная ситуация может быть понята и прочувствована неоднозначно.

ЛО: То есть появился второй файл и возможность осознанного выбора из этих двух «файлов»: сейчас я решаю действовать как учит психотерапевтическая теория, а в другой раз я решаю действовать как смиряющийся христианин?

Ольга: Да. Но есть и постоянная связь между этими двумя «файлами»: оценка ситуации и интуиция. С их помощью принимается решение.

 

Если Ксения Петербургская научила Ольгу различать деструктивное чувство вину и реальную ответственность перед Богом, то безымянный старец, основываясь на этом уже закрепленном умении, показал ей новый способ поведения.

Подчеркну вслед за Ольгой, что подобное знание не лишает человека возможности реагировать знакомыми ему способами, но предоставляет выбор. Фраза «каждому надлежит укорять себя во всем», вынесенная в название этой истории, конечно, звучит провокационно. Я подумал, поскольку чувство вины, о котором пойдет речь, большинством из нас переживается как что-то очень неприятное, от чего нужно поскорее избавиться, то пусть альтернативная точка зрения заявит о своем праве на существование хотя бы в качестве заглавия.        

 

Следующая агиодрама состоялась уже через две недели. Выученный у старца урок принес свои плоды.

 

Агиодрама «преподобная Мария, подвизавшаяся в мужском облике под именем Марина»:

«Что смущаете женщину?» (Мф., 26, 10)

 

 

ЛО: Что помнишь?

Ольга: Если сравнить с Ксенией… В первую свою агиодраму я шла на роли без оглядки, будь что будет, мне было страшно, тяжело, но была и надежда, что Господь не оставит. Агиодрама была тяжелая. А в агиодраму о Марии я шла осознанно. Я была уверена, что в действии, по сравнению с чтением жития, раскроются другие смыслы и состояния, и раскроются они так, как мне нужно. Не так, как мне хочется от головы, а так, как должно.   

ЛО: А на чем эта уверенность была основана?

Ольга: У меня уже был большой опыт участия в агиодрамах – и своих, и чужих.

 

В этой агиодраме чувство вины не было темой, с которой мы работали специально, однако эта драма подвела итоги работы с чувством вины.

Рано овдовевший отец девочки-подростка, которую зовут Мария, собирается постричься в монахи, оставив дочь в миру. Мария отказывается,  отправляется с отцом в мужской монастырь, где переодевается в мужское платье и иночествует под именем Марин. Со временем Марин прославляется своим благочестием среди братии и в окрестностях монастыря. Однажды хозяин местной гостиницы, чья бесноватая дочь соблудила с проезжим солдатом, является в монастырь и называет Марина отцом будущего ребенка. Марин не отказывается, и, будучи изгнан из монастыря, нищенствует поблизости от него, воспитывая подброшенного мальчика. Спустя три года братия умоляет игумена принять обратно благочестивого Марина, угрожая в противном случае покинуть монастырь: «Ведь как мы можем просить Господа, чтобы он оставил наши согрешения, когда мы сами не отпускаем их нашему брату, который уже три года страждет без покрова пред вратами нашей обители». По смерти Марина правда открывается.   

После внутреннего конфликта, связанного с необходимостью обманывать окружающих, агиодраматический Марин обрел в монастыре смысл и покой:

 

ЛО: Какие сцены помнишь?

Ольга: Очень ярко помню сцену… Я в роли – теперь уже монаха Марина – взяла мисочку для подаяния, и мне сразу стало понятно, что я в монастыре делаю. Мое послушание – ходить, собирать для монастыря денежные средства. Девочке стало понятно, что делать, нет никакой паники, сомнений – получится, не получится. Мы с папой в монастыре, у каждого свои обязанности…Эта чашечка была такой зацепкой. И родился образ, касающийся именно меня, что эта чашечка – это мое дело в жизни, она дает мне опору.  

 

Со временем Марин отдаляется от столь значимого для Марии отца, и более значимыми фигурами для него становятся игумен и братия:

 

Ольга: Когда уже пришли в монастырь, в этом пространстве появилась еще одна значимая фигура - игумен и он стал духовным отцом для меня, а мирской отец получил возможность отсоединиться и следовать своим путем, тоже в этом монастыре, но своим. Любопытно, как в агиодраме стало ясно, что попытки Марина просто перенести на игумена детско-родительские отношения потерпели фиаско и, как он нашел самый оптимальный выход для взросления: заинтересовался братьями монастыря, равными, сверстниками. И стал строить с ними равные, можно сказать, партнерские отношения в общих монастырских делах. Марин отделился от папы, перестал к нему прилипать и стал больше общаться со сверстниками. У него появился свой духовный путь.

 

До сих пор в агиодраме Ольга действовала исключительно в психологических и социальных ролях, она решала задачу сепарации от папы и принятия нового своего качества. И в этот момент, когда все треволнения позади, произошло событие для Марии неожиданное, а для Ольги уже привычное – ее обвинили в поступке, которого она не совершала.

 

Ольга: Вторая часть агиодрамы была связана с обвинением монаха Марина в том, чего он не делал и принятием им на себя греха, мужского греха, который он не совершал. Для меня было сложно пройти через это, и спасибо группе, что помогли пройти через хитросплетения моего Эго и почувствовать, что это был его собственный выбор, а не влияние обстоятельств.

 

Если у старца из «Луга духовного» был повод к самоукорению, то у Марина (Марии) его нет в принципе: он(а) никак не мог(ла) совратить дочку трактирщика. Казалось бы, оправдаться от возведенной напраслины не составляет труда, однако Марин принимает обвинения, тем самым спасая как честь девушки, так и доброе имя монастыря. Само собой разумеется, что основным мотивом православной святой было смирение Христа ради. С помощью группы Ольга применила навык, полученный на уроке у старца: «всегда надо укорять себя». Даром Господа Марии явился ребенок. О психотерапевтическом результате, полученном Ольгой она расскажет сама:

 

Третья сцена в агиодраме - это сюжет про ребенка, которого хозяин гостиницы кинул на руки Марину. До этого события Марин держался на вере в Господа и силе Духа. В моих ощущениях была железность такая. Это само по себе – огромная сила. И тут на руки падает ребенок, в котором жизнь только проснулась, и сама радость жизни только проявилась, и тут же у него испытание страхом потери этой жизни и этой радости и желание жизни, счастья и защиты. На это для Марии невозможно было не откликнуться своим женским началом. Ребенок-то правду сразу почувствовал, правду о том, что он на руках у женщины. Я это все чувствовала и ответ на ключевой вопрос «кто ты: мужчина, женщина, монах?» я смогла найти - я человек, женщина.  

 

Для понимания терапевтического эффекта сначала рассмотрим ситуацию Марии. Женщина подвизается в мужском монастыре, она вынуждена скрывать свой пол. Пока она находится в монастыре, ей наверняка не удастся реализоваться как женщине ни в любви, ни в материнстве. Происшествие с дочкой трактирщика открывает ей такую возможность: результатом ее смирения становится реализация женственности без потери связи с монастырем. 

История Марии и Ольги в этом пункте очень похожи. Как выяснилось на агиодраме о Симеоне, в родительской семье в качестве второго, позднего ребенка, ожидали мальчика. В комплекс родительских требований, исходящих главным образом от мамы, но молчаливо поддерживавшихся и отцом, входило ожидание мужского поведения. Ольге, как и Марии, чтобы не быть «изгнанной из монастыря», приходилось всю жизнь приноравливаться к этим требованиям, и жизнь предоставила для этого массу возможностей: для воспитания троих детей в одиночку требуется немало мужских качеств.  

Интересно, как в восприятии Ольги соотносятся по тяжести грехи Марина:

 

Ольга: Стало понятно, почему Марин не озлобился на несправедливое обвинение. Его тайна - перевоплощение в мужчину – для  него была гораздо более тяжким грехом, чем сделать ребенка дочери хозяина гостиницы.

 

Другими словами, разоблачение женственности, влекущее за собой родительское отвержение, страшнее беспочвенного обвинения. Принятие своей женственности Ольгой я имею смелость считать значимым психотерапевтическим результатом агиодраматической работы.

Подчеркну, что этот результат был получен не в процессе агиодрамы о Марии, принявшей облик Марина. Он явился плодом почти девятимесячного участия в агиодраматических группах:

 

Ольга: Эта агиодрама получилась итоговой за весь год для меня. Трудно было как-то осознанно собрать итоги года - казалось, что слишком много всего, а вот после процесса пришла ясность. Итоговой за год я считаю эту агиодраму потому, что у меня было много личных работ, связанных с внутренними исследованиями, и много значимых внешних событий в межличностных отношениях, перекликающихся, отзывающихся, но трудно было это собрать в единую картину. Теперь получилось.

ЛО: Чему ты научилась, что ты вынесла из драмы?

Ольга: Опора на себя имеет много подводных камней. На что я опираюсь? Либо я опираюсь на собственный ум, который может находиться в заблуждении; либо я опираюсь на собственные чувства, которые тоже могут находиться под искушением. Когда появляется опора на Бога, уменьшается тревога. Она все равно есть – я не верю в железных людей, а тем более, в железных женщин – но она в разы меньше забирает ресурсов.

ЛО: В общем, сам по себе человек может ошибаться, а Бог не подведет.

Ольга: Даже если и подведет, вернее, если что-то произойдет не так, как мне бы хотелось, то я знаю, что это для моего же блага, чтобы я могла разобраться в ситуации. Тогда надо рыть, а почему оно так, какой грех есть еще нераскаянный.

 

Вслед за Ольгой подведу итоги и я.

Самая трудная, потребовавшая напряжения всех душевных сил работа, агиодрама о Ксении Петербургской позволила Ольге осознать греховность поведения, основанного на чувстве вины перед ушедшей матерью. В картине мира протагониста место иррациональной вины заняла ответственность перед Богом, которая определила цели дальнейшей работы.

Агиодрама о преподобном Симеоне юродивом, не описанная в этом разделе, поскольку она не имела прямого отношения к чувству вины, продолжила работу по преодолению посттравматического стресса, вызванного смертью матери, с одной стороны, и психологической зависимости от матери – с другой. Эта работа состоялась спустя четыре месяца после предыдущей.

Спустя еще четыре месяца виньетка по патерику дала Ольге специфически христианский инструмент самопознания. В житийной терминологии он называется «самоукорение», в более привычной нам – самоанализ. Христианским его можно назвать потому что целью этого самоанализа является нахождение препятствий для общения с Богом.

Итоговая агиодрама о Марии в облике Марина, состоявшаяся спустя две недели после виньетки, выявила и устранила основной источник чувства вины Ольги.  Им оказалась вынужденная необходимость маскировать свой пол. Ольга осмыслила свои попытки быть мужчиной как противление Божественному промыслу о ней и приняла свою женственность. 

 

Хочется обратить внимание на «сквозные» мотивы ольгиных агиодрам. Это, во первых, «переодевание», во-вторых, мотив «юродство» и, в-третьих, «монастырь».

Тема переодевания присутствует в первой и последней агиодраме. В обоих случаях это переодевание женщины в мужскую одежду, которое в символическом виде демонстрирует базовый конфликт между природной женственностью и родительскими (и социальными) требованиями маскулиности.

«Юродство» прямо присутствует в агиодрамах о Ксении и Симеоне, да и переодевание Марии имеет явные черты юродства. Я пишу «юродство» в кавычках, поскольку в агиодраматическом ольгином исполнении оно имеет мало общего с юродивостью Христа ради. Для Ольги это защитный механизм, а вернее сказать, система защитных механизмов, притягательность которой состоит в том, что она позволяет казаться не такой, какая я есть на самом деле. Так понимаемое «юродство» является самым что ни на есть очевидным грехом, мешающим общению с Богом, соответственно, что с теологической, что с психологической точки зрения, от такого «юродства» надо избавляться. Чем Ольга и занималась в течение всего цикла и в промежутках между занятиями с переменным успехом. Примечательно, что во всех агиодрамах, кроме, пожалуй, агиодрамы о св. Ксении, это «юродство» было обозначено, но не было задействовано. Еще примечательнее, что в виньетке по патерику, где Ольга обучалась у старца самоукорению, юродства не было и в помине, Ольга оставалась честной по отношению к самой себе и окружающим.

Тема монастыря присутствует везде, кроме агиодрамы о Ксении, подвиг которой, впрочем, также можно рассматривать как иночество в миру. Интерпретация этого мотива не столь очевидна, как предыдущие интерпретации, она полностью на моей совести. Я думаю, что «монастырь» для невоцерковленной Ольги – это образ внутреннего, защищенного от внешнего воздействия пространства, «коллектив единомышленников», соблюдая правила которого проще общаться с Богом. Внешнее окружение представляет собой угрозу с психологической точки зрения, а Церковь – с  теологической:

 

ЛО: У меня весь сегодняшний день, пока я беру у тебя интервью, зреет вопрос: если ты так чувствуешь Христианство, интуитивно его понимаешь, даже не зная простейших вещей, которые любая бабушка тебе в церкви объяснит… Почему ты не христианка? Чего тебе не хватает?

Ольга: Чего-то не хватает. Не могу ответить на этот вопрос. Это вопрос противоречия между Церковью и Богом.

 

Два дня спустя, тот же вопрос

 

Ольга: Я подумала, что есть тут такая подстава. Какие-то установки в сознании много раз подтверждались личным опытом. Если я выберу то, что мне хочется, что мне близко, на что моя внутренняя суть откликается, то эти злые люди обязательно отнимут.

ЛО: Какие злые люди? Злые попы?

Ольга: Не только. Хотя и попы тоже, испортят все. Найдутся люди, которые это мое дорогое каким-то образом потопчут.

ЛО: Ну, ты же вольна выбирать, с кем общаться, духовника выбрать…

Ольга: Да все понятно, я же говорю, это детский сад какой-то. Нельзя давать определенность, когда дело касается того, что мне дорого. Можно давать только неопределенность во внешний мир, тогда не поймают, не испортят, не отнимут. Понимаешь, о чем я говорю?

ЛО: Не очень…Отнимут у тебя… Но ведь есть еще одна функция Церкви – она дает тебе обратную связь по поводу того, что ты думаешь, как ты молишься.

Ольга: Вот, Лень, меня от этой идеи сразу начинает воротить, даже когда мы сейчас разговариваем.

 

То есть, «пока я в домике», я могу о Боге думать что угодно, никто мне не указ. Во внешний мир можно выдавать только «неопределенность», то есть общие, размытые определения, иначе система представлений о Боге и моих с ним взаимоотношений оказывается под угрозой. К Таинству Покаяния это относится в первую очередь, поскольку неопределенное бормотание об общей греховности на исповеди явно не пройдет. Хотя… Вспоминается в этой связи анекдот из лекций прот. Владимира Воробьева. Бабушка на исповеди:

 

- Грешна, батюшка!

- В чем грешна-то?

- Во всем грешна!

- Что, секту создала, коней воровала, на большой дороге грабила?

- Чего нет, того нет!

- А в чем грешна-то?

- Во всем грешна!

 

Свою позицию сама Ольга оценивает как «детский сад». Как психолог, я могу лишь выявить причины такого отношения к церковному покаянию и продемонстрировать его абсурдность, что и было проделано. Действовать или бездействовать в этой ситуации – решать Ольге. Как я говорил в начале статьи, христианизация и воцерковление не являются целью агиодрамы.

Copyright Леонид Огороднов © 2024